Основные элементы оплаты и стимулирования труда в современных условиях

Всего за период с 1991 по 1998 год общее число занятых в российской экономике сократилось с 74 до 64 млн. человек, или на 13,5%. В корпоративном секторе (секторе предприятий и организаций) сокращение занятости все эти годы шло почти постоянным темпом, и его масштаб был больше. Число работающих на «крупных и средних предприятиях», составляющих ядро корпоративного сектора, снизилось с примерно 59 млн. человек в 1991 г. до 42–43 млн. человек в 1998 г., или почти на треть от исходного уровня. Расхождение между трендами во всей экономике и в корпоративном секторе объяснялось разной эластичностью занятости внутри них по отношению к изменениям в выпуске. Напомним, что совокупное сокращение ВВП за этот период составило около 40% и по большей части пришлось на корпоративный сектор.

Финансовый кризис 1998 года стал сильным ударом для всей российской экономики, но в то же время обозначил начало перелома в ее развитии. Глубокая девальвация рубля, стимулировавшая импортозамещение, консервативная макроэкономическая политика, а также произошедший вскоре скачок цен на основные товары российского экспорта запустили двигатель экономического роста. Экономика начала постепенно вылезать из «ямы» и, в итоге, в 2006 г. ВВП превысил уровень кризисного 1998 года почти в 1,7 раза. Экономический рост дал импульсы к резкому сокращению безработицы и «потащил» вверх за собой показатели занятости.

В посткризисный период (1999–2006 годы) безработица снизилась вдвое – до примерно 7% от численности экономически активного населения, что само по себе – завидный показатель для стран с переходной экономикой. Общая занятость за те же годы увеличилась почти на 5 млн. человек (с 64 до 69 млн. человек), или на 8%. И все же на фоне быстро «прибавлявшего» ВВП рост числа занятых был не слишком масштабным, а к середине 2000-х годов потенциал его дальнейшего расширения оказался, по-видимому, исчерпанным.

Благоприятная динамика занятости не должна вызывать особых иллюзий еще и по другой причине. Число занятых в секторе крупных и средних предприятий, который является основным генератором ВВП, не только не увеличилось, но продолжало сокращаться примерно тем же неизменным темпом, что и в кризисный период. Как будто глубокий спад в экономике не сменился бурным ростом! За 1999–2006 годы списочная занятость в этом секторе сократилась с 42 до 38 млн. человек, или на 9%. Ее сокращение было бы еще больше, если бы ползучее расширение бюджетных отраслей (образование, здравоохранение, государственное управление и безопасность) не противостояло сокращению числа занятых в отраслях частного сектора. Разрыв между двумя индикторами занятости (общей и на крупных и средних предприятиях) увеличился с 22 до 31 млн. человек. Возросшую разницу между ними заполнили занятые в неформальном секторе и на малых предприятиях, где рынок труда достаточно гибок в обоих своих измерениях, а социальная защита крайне слаба, если вообще существует. Фактически происходил постепенный переток работников из формального и социально-защищенного (Трудовым Кодексом) сегмента экономики в неформальный и социально-незащищенный сегмент (где Трудовой Кодекс фактически не действует). Особо следует отметить, что на протяжении всего переходного периода динамика занятости на крупных и средних предприятиях, на которых сосредоточена основная масса российских получателей заработной платы, демонстрировала удивительную устойчивость по отношению к любым внешним шокам. Численность этой категории работников неуклонно и последовательно снижалась, несмотря на то, что вначале шоки были в основном сильными негативными, а затем, поменяв знак, стали положительными.

«Евразийский подход»: занятость важнее зарплаты

Что же при этом происходило с заработной платой, в какой мере она участвовала в этих адаптационных процессах? Если занятость оставалась мало чувствительной к шокам, то реальная заработная плата демонстрировала обратную реакцию: она была гиперчувствительной. Реагируя на каждый из трех самых мощных негативных шоков, имевших место в течение первого десятилетия трансформации (1992, 1994, 1998 гг.), она всякий раз «проваливалась» вниз примерно на четверть или треть от предкризисной величины, проскакивая, по-видимому, экономически обоснованный уровень После очередного падения она вскоре вновь начинала «ползти» вверх, пытаясь восстановить потерянное во время кризиса. Адаптивность заработной платы опиралась и на многие «смежные» инструменты: накопление долгов по заработной плате, получивших особое распространение в середине и второй половине 1990-х гг.; высокую долю в заработках теневой составляющей; значительную вариативность рабочего времени.

Напротив, посткризисный период был отмечен бурным ростом реальной заработной платы, ежегодные темпы которого достигали двузначных величин.

Подобные итоги функционирования российского рынка труда тем более удивительны, что с точки зрения формального устройства он едва ли сильно отличался от рынков труда стран ЦВЕ. Уже в самом начале переходного периода в России были введены такие базовые институты, как минимальная заработная плата (МРОТ) и пособия по безработице, налоги на заработную плату (включая обязательные отчисления работодателей на социальные цели) и единая тарифная сетка для оплаты труда бюджетников, возникли объединения работодателей и были перестроены профсоюзы, заработала Трёхсторонняя комиссия как высший орган согласования интересов в социально-трудовой сфере. Трудовое законодательство было пересмотрено с целью его адаптации к новым рыночным реалиям, а в последующем институциональном строительстве широко использовались стандартные лекала, рекомендованные международными экономическими организациями (например, МОТ и ОЭСР).

Но как бы парадоксально ни выглядело в этом институциональном контексте поведение заработной платы, его нельзя считать аберрацией, чисто случайно возникшей на российском рынке труда. Оно устойчиво воспроизводилось и носило явно системный характер.

И на этапе спада, и на этапе подъема российский рынок труда функционировал как очень пластичный механизм. Однако природа и степень гибкости были у него при этом совершенно особыми. Можно сказать, что в российской экономике наблюдалась своего рода «гибкость наоборот»: вместо высокой эластичности занятости она демонстрировала чрезвычайно высокую гибкость заработной платы. В такой модели адаптации британский экономист Ричард Лэйард, наблюдавший за началом переходного процесса в России, еще в 1994 году увидел особый «российский путь». И хотя тогда рыночная экономика в нашей стране пребывала в своем институциональном младенчестве, за прошедшие с тех пор годы эта модель не изменилась в своих фундаментальных проявлениях, приобретя со временем еще большую устойчивость. Поскольку близкие к ней версии встречаются также в странах СНГ, то в некоторых публикациях подобный подход обозначается как «евразийский» и противопоставляется «европейскому», принятому в странах ЦВЕ

Первый («российский» или «евразийский») подход предполагает сохранение большого числа рабочих мест независимо от их производительности. Его неявный девиз: «занятость важнее зарплаты». Низкая оплата труда оказывается той ценой, которую экономике приходится платить за консервацию обширного сегмента малопроизводительных рабочих мест. Задержки заработной платы, получившие повсеместное распространение в 1990-е годы, были частью этой цены, разложенной на большинство работников (см. ниже). Это – одна из причин, почему в России и в странах СНГ так велико неравенство в оплате труда и почему в них так широко распространена бедность среди работающих.

 Скачать реферат